Polsha

Вялый, бледный, измождённый, внешний,
Уступили место – будь здесь.
Пальцы, бронхи, ногти, кровь, сердце –
Я уже боялась этого ведь.
Бой – бой, двенадцать месяцев снова, раньше
Одно и то же, раз за разом, так – хватит?
Бинты не липнут на костяшки без вмятин,
Осадок тянется к осадку, сам становясь накипью.
Одно и то же, раз за разом – концентрируйся.
И через каждое, помыслишь что, снова имя, имя её.
Прищуришь раз, отрикошетит вновь вихрями,
Держи мне руки, рот, к ней – не давай выйти.
А то дурман, яд трав без конца опьяняющий –
И снова я – здесь, я – там, счёт, пожалуйста.
Снова я – здесь, я – там, в кипятке растворимый
Не оно и не он, с диким воплем (тут имя, тут имя её).
И мигрень расколов на события мнимую статику,
Достучалась, как есть, настояв, – или брось, или хватит.
В мундштуке без следов догорает смола глицерина.
Для меня – от неё скрежет игл по кайме от винила.
Не потянет на мизер – распас разыграй вхолостую.
Ладно те, кто с ней рядом, но я то зачем тут вистую?
Что останется, если – ещё один счетчик спасует?
Я ведь умру без неё.

С паузы – снова к истокам. Уж вы-то помните.
Я закрываю глаза, открываю – у мамы в комнате.
Я говорю: слава Богу, что я, наконец, приехала.
Утром проснусь, осознав, что меня там не было.

Май был тогда, как сейчас, только шире улицы.
С вами читать про тебя, а потом сутулиться.
Чтобы закрыть своё сердце от слишком прямых вопросов.
Был Маяковский. Потом. И сейчас – Маяковский.

Резью и срезами новых, размеренных, пресных будней,
Я долечу до тебя ещё натиском всех интервьюеров.
Нет, не хочу тебя этим к фантомной тоске привязывать.
Просто запомни: я жизнью тебе обязана,

Каждым свободным вдохом. Скамейка скверика.
Гоголь под боком, и ты, мне не зря не верится.
Я не надеялась снова назвать тебя этим именем,
Лбом упираясь в плечо, выдыхать: ну, прости, ну, прости меня.

Я – угловатый, нелепый, неловкий, смешной подросток.
Твой второй шанс для меня – это горечь отчаянья взрослого.
Канцелярит, малодушие, как тут тебе объяснишься?
Да, вторсырье, но ведь ты мне и правда снишься.

Нелепо, но всем интересно, была ты, и есть, и какая ты?
Кто знает, тот скажет – ни искр, ни намека, ни на тайны в ней.
Обычная, грамотный слог, но чудовищный вкус к нему.
Вульгарные шутки, но всё же и в них было много грустного.

Пока ты была, я – и ритм, я – и гром эпатажности.
Насколько же всё-таки, знаешь, была тогда, есть ты – важная.
Я фильтром плююсь: мне настолько противна бездейственность.
Какая же всё-таки я без тебя посредственность.

И знаю, что снова, вот так, ну и пусть, причиню неудобства.
Тебе-то там что, это я, это мне – непросто.
Мне нужно держаться за тот (он был лучший!) твой (самый) образ.
Я оставила сердце в тебе (не тебе), ну а в нём – голос.

Он твердит, будто я без тебя – лишь остаток от скуки измученный.
Но ирония в том, что и ты лишь со мной была самая лучшая.
Точно лучше. В тот вечер, когда я исчерпав все близости квоты,
Усмехнулась. А ты – мяла пальцами чай с бергамотом.

Вернуться на Главную

Сосчитать по количеству строго, потом – отправить.
Я не знаю лексических норм, я не помню правил.
Я наречия путаю с просто приставкой к слову,
Под последней я, кстати, подразумевала предлоги.

Я использую термины в шутках и в едкой речи,
Попаду через раз, остальное – по швам оплечье.
Меня кто-то, конечно, на этом однажды словит.
Но моё оправдание – дело, оно – с любовью.

Мне не нужно на самом-то деле вникать по полной,
Если б я родилась «в другом теле» – то была б полубогом
Лишь одним только фактом, что я не рифмую с кровью
Точный образ из век обывателей прям под бровью.

Не вгляжусь, не вчитаюсь, зажмурюсь – и так услышу.
Палиндром распадется, вписавшись в любую книжку
Разных уровней разноударных рифмовок в нише,
Где мне можно дышать без раздумий, покуда я все это слышу.

Я на этом росла, мне не нужен детальный образ,
Лишь сонорных согласных – настроить и выправить нравственный компас.
Но и этого много, а это ещё и просеяно.
Что мне делать с освоенным навыком читки Есенина?

Всё, что помнят о нем, – это с плесенью хлеб пережеванный.
Он не был патриотом, не жил под церковными догмами.
И вопрос «почему?» некорректен в контексте прошлого.
Он родился с верёвкой под сердцем, и к этому, в общем-то, шло всё.

Да и ты вот была моей личной горой, ну, которая с плеч там.
И в потоке с сумой и хулой на тебя, погдяди-ка, и правда ведь легче.
Спусковой механизм для того, чтобы впредь мне не только их слушать.
Я себя ненавижу, но кто, будем честными, сделает лучше?

Так что лишнее – сбросить и время не тратить на тяжбы.
И со сдавленных ребер до синего срезать былых нас утяжки.
Чтоб рассыпался звон до других и с другими, как пульс мой, – сращен.
Там, где время течёт наперечёт, я хочу ещё.

Вернуться на Главную

Мир наполняется снегом, мой взгляд на себе поджидая.
Бог, как она написала, един. Но Москва-то была другая.
Дом отделялся от дома, весь центр собой обрамляя.
Пар изо рта направляю я точно в фонарь, и он затухает.

Метр между нами отмерен и вымерен, чай закипает.
- Значит, у вас всё серьёзно? - Не думаю. В смысле, не знаю.
Видишь черты ее дома, лица или рук? Я тоже не вижу.
Что-то подобное было однажды со мной, и было слишком.

Вглубь - несерьёзно, спонтанно, на деле - просто.
Не узнавай про меня, другую, тогда из прошлого.
Не задавай мне вопросов, что будут мне невыносимы.
Я отвлекаюсь на мысли: такая сейчас ты красивая.

Блоковский, желтый тот дом, загорается и догорает.
Бог-то, конечно, она написала, един. Но Москва - другая.
Такая красивая - снова. Ты это знаешь. Я это знаю.
Почему мы с тобой не целуемся, дорогая?

Ты видишь хотя бы намек, ну, хотя бы, что все тут сложно?
Было бы проще со мной, если той, из того, из прошлого?
Было бы лучше? Никто, вот, не знает, и я - не знаю.
Не спрашивай, если вечером, поздно, к метро нас не провожаешь:

Заснеженный мир, меня, мою память, мой взгляд и время.
О чем я совру, чтоб больше не помнить вон то, что на самом деле?
И я-то уеду домой, какие проблемы, пальто, маршрутка.
Но место под солнцем - со мной, дорогая, и я не шучу. Какие тут шутки?

Любимый подтип мой погоды без гирь и без отзвуков скерцо.
Переучивать целое свое сердце-то, вот не терпится.
Ты мне не ответишь взаимностью, я тебе, впрочем, тоже.
Вот тут-то появится чувство, что станет ожогом на коже.

Холодный заснеженный воздух без гирь, наконец, на сердце.
И мой-то язык - символический, твой - немецкий.
И наша привязанность крепче абсента, чернее ночи.
Еще бы, она ведь построена на одиночестве.

Квартира с широким обзором, Арбат будет взгляд мозолить.
Ну, хочешь, куплю? Собирайся. Могу позволить.
Практически так же, как счастье и дом в Канаде.
Хотела бы я быть кумиром, достойным Марины Влади.

Но все, что со мною случалось, случалось и было лишним.
Ты видишь какие-то проблески? Вот же. И я не вижу.
Ты видишь на чем построена эта привязанность к тайне?
Не каждая, отнюдь, я встречаюсь. И то - случайно.

И место под солнцем - со мной, Москва-то всегда другая.
Приляг на колени без контуров и без слов, без угла и без края.
Прожженный и пряный на вкус. Что делать? Любовь моя - вот такая.
И с кем своим голосом вечером я делюсь - не спрашивай. Я не знаю.

Вернуться на Главную Читать на Литресе